ледяные сосульки, которые угрожающе висели надо мной, словно вот-вот упадут. Я резко села, чувствуя, как по моей щеке и шее скользнул, словно погладил, мех.
Осмотревшись по сторонам, я поняла. Я лежала завернутую в чужую шубу. При ярком свете она казалась еще роскошней и красивей, сверкая драгоценной вышивкой и белоснежной меховой оторочкой и опушкой.
Несмотря на лед и снежные узоры, мне не было холодно. Скорее, мне было вовсе не холодно.
— Ох, — выдохнула я, откидываясь на подушку. Так, стоп! Погодите!
Я повернулась и стала щупать ее. На ощупь она чем-то напоминала снег. Я задумчиво щупала ее, глядя на покрывало.
— Не замерзла, уже хорошо! — выдохнула я, скидывая с себя шубу. Комната была огромной и, казалось, сделанной из хрусталя. Даже кровать была хрустальной. Пол напоминал гололед, поэтому я сразу же схватилась за кровать, чтобы не поскользнуться.
— Это просто сон, — утешала себя, пытаясь маленькими шажочками дойти до зеркала. Что-то, а зеркало здесь было целым трельяжем!
— Ой, — остановилась я, глядя на себя в зеркало. Я была бледной-бледной, прямо мраморной. Зато ни одного бугорка, прыщика или шрама! Прямо, как фарфоровая кукла, на которой кончилась краска.
Я посмотрела на свои руки. Если в прошлый раз я видела покрасневшие и обветренные сосиски, то сейчас пальцы были белыми-белыми.
— Чудеса, — насторожилась я, осторожно расстегивая промокшую куртку и скидывая ее на пол. Осмотревшись по сторонам, я приподняла сразу два теплых свитера, пытаясь оценить, все ли там в порядке.
— Эм, — задумчиво произнесла я, глядя на такое же белоснежное тело без единого изъяна. Даже шрамик от аппендицита куда-то делся. Так, а если закатать выше? Или снять вовсе?
— Что ж ты худая-то такая? Кожа да кости! — послышался знакомый голос, а я резко дернула свитер обратно, делая вид, что всем показалось.
Из зеркала вышел медведь.
— Кто ж тебя так голодом морил? Кто ж тебе есть-то не давал! — послышался вздох. А следом за ним появилась волчица.
— Группа в соцсетях: «Как похудеть к лету!» — ответила я, натягивая свитер пониже. Я вспомнила поцелуй и слегка смутилась. Если звери настоящие, то… Я закусила губу, вспоминая красивые глаза и огромную ладонь, сжимающую мою руку.
— Ну как тебе снегуркой-то быть? Чай не человеком! — спросил Буранушка, расхаживая вокруг меня.
— Что значит — снегуркой? — спросила я, присматриваясь к своему бледному лицу.
— Сама поймешь потом. Что тут говорить! — вздохнул медведь. — А мне ме-е-еду из-за тебя не дали! Липового!
— Но и на орехи не досталось, — усмехнулась волчица. — Ну что ж, снегурка, жена ты теперь…
Что? Где? Кто? Я? Когда?
— Чья? — осторожно спросила я, вспоминая могучую фигуру и огромную ручищу.
— Зюзи, — усмехнулся волчица.
Я вспомнила фигуру, вспомнила лицо, вспомнила тяжелый и суровый взгляд. «Зюзя, очень приятно!» «Зю-ю-ю-юзя!» — умилялось что-то, пытаясь сопоставить имя и личность. «Я сейчас Зюзю позову!» — можно пугать людей. Нет, ну кто его так называл? Где его родители-садисты! Нет, ну может, в детстве он был маленьким милым зюзиком, а выросла и вымахала целая Зюзябра! А по взгляду — полный Зюзец!
— Зю-ю-юзя… — со стоном выдыхала я. — За что? За что его так?
— Ты гляди, смеется, — переглянулось зверье. — А его Елиазар зовут! А Зюзя — это покороче будет…
— Елиазар… — прошептала я, вспоминая его. А имя ему подходит. Эх, прямо как богатыря! Елиазар… Мне казалось, что это имя перекатывается во рту словно снег по сугробам, а потом выдыхает морозом.
— И когда же у нас была… эм… свадьба? — спросила я, чувствуя себя подругой, которая потом меня спрашивала, что я помню из ее свадьбы и по воспоминаниям восстанавливала ход событий. При условии, что она была невестой.
— А ты что? Не помнишь, как он из тебя жизнь вынул и стужу в тебя вдохнул? — удивилась волчица. — Вот с того момента ты и стала его женой…
— Как там на свадьбе… И я там был, мед пил… По усам текло, а те, кто на мед позарились, тем попало! Эх! Медку бы! — покачал головой Буран, пока я осмысливала все.
Теперь я понимаю, почему мужик так упирался! Там, оказывается, без свадьбы, ну никак! Но все-таки согласился… И тем самым спас мне жизнь…
— Ты там сильно губу не раскатывай, — послышался голос волчицы. — Это только до весны.
— Я что? Жена на зиму? С каких это пор у нас женятся на зиму? Что-то вроде прижмемся и перезимуем? Или вдвоем теплее? — возмутилась я такому раскладу. — Пусть вон лучше бы на батарее центрального отопления женится, если ему жена на зиму нужна!
Я даже представила батарею с фатой.
— Да все равно ты весной растаешь, — посмотрела мне в глаза волчица. — Все снегурки весною таят…
Глава пятая. Двенадцать месячных!
— Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная?
Пресвятая Инквизиция
Плохие новости нужно уметь преподносить! Сначала нужно убедиться, что человеку есть куда падать в обморок. Дотащить матрас и положить по примерной траектории падения. И тут же готовить стаканчик с успокоительным.
— Еще раз? — напряглась я, планирующая прожить долгую и счастливую жизнь. — Я весной растаю?
— Все снегурочки весной тают, — проворчал медведь. — Как солнышко весеннее припечет, так и тают!
Я все еще отходила от новости, что жить мне осталось два с половиной месяца. В лучшем случае — три с половиной. А жизнь моя зависит от прогноза погоды. Не каждый день тебе такое сообщают!
— Каждую зиму Карачун брал себе невесту-снегурочку, — вздохнул Буранушка, плюхаясь на попу. — И каждую весну она таяла…
— Кто-о-о? — ужаснулась я, вспоминая красивые глаза и суровые черты лица. — Погодите, вот это был… Ка-ка-карачун? Тот самый, что насылает морозы и убивает людей?
Вот что за день! Мою детскую психику просто изрешетили плохими новостями!
Мамочки! Я осела на пол, делая глубокий вдох. Мне показалось, что от меня только что завелась очень плодовитая кошка с мяукающей коробкой и сам оформился кредит на два миллиона под залог почки. Но даже все это не могло сравниться с новостью, которой меня только что огорошили.
— Кто виноват, что люди сами в лес идут! — искренне удивился медведь. — А ведь нельзя! Запретил он! Сказал, кто в лес пойдет, того карачун обнимет!
Я смотрю, а у меня очень любвеобильный муж. Просто ходячие обнимашки. Ну, ничего, как вернется, я ему выскажу все за тех несчастных, что в лесу замерзли. И тех, которых я на носилках тащила, рыдая! А меня все утешали: «Маруська, не реви! Всех не спасешь!»
Вообще-то меня Мариной зовут, но мне так нравится,
